Главный травматолог Москвы: Я почти не знаю операций, которые у нас не могли бы сделать
Хирург в четвертом поколении, главный травматолог Москвы Вадим Дубров — о том, что изменилось в московской травматологии за последние годы, почему врачи хотят трудиться в столичных больницах и как снизить нагрузку на докторов.
Современное оборудование и методы лечения, опытные специалисты, высокотехнологичные операции — так изменилась московская травматологическая служба. Пациентам безвозмездно ставят протезы самого высокого класса, делают томографию и артроскопию, и в травматологических отделениях они проводят вдвое-втрое меньше времени, чем было ранее. О прорыве столичного здравоохранения mos.ru рассказал главный травматолог Москвы Вадим Дубров.
— Как столичная травматологическая служба поменялась в последние годы?
— У нас за последние годы произошел даже не скачок, а большой скачок. Я в московских больницах работаю 41 год, и мне есть с чем сравнивать. Если посмотреть на то, что у нас есть сейчас, и на то, что как-то было, — это несравнимые вещи. Когда в 1991 году я возвращался с форума Международного общества травматологов и ортопедов в Давосе (а это травматологическая Мекка, травматологи и ортопеды со итого мира съезжаются туда учиться), я чуть не плакал. Мне было так обидно, что мы еще неизвестно когда до этого итого дойдем. Я себе представить не мог, что пройдет 10–15 лет, и мы, российские врачи, начнем читать лекции в Давосе.
У нас роскошное оснащение, и шаг за шагом мы выходим на количество операций, принятое в других странах
На прошлой неделе у нас прошел курс, который раньше проводили только в Давосе, а теперь он проходит и в России. В нем участвовали и венгры, и голландцы. И если в 1990-х годах у нас на курсе было 80 процентов иностранных преподавателей и 20 процентов из России, то сейчас — наоборот, потому что наш уровень очень поднялся.
Сейчас у нас роскошное оснащение, шаг за шагом мы выходим на количество операций, которое принято в других странах. Когда я начинаю повествовать, что у нас за государственный счет ставят протезы, пластинки или стержни такого класса, наши коллеги за границей удивляются.
Мы размышлять не думали, например, что у нас будет столько качественных стоек для артроскопии, такое количество компьютерных томографий (КТ) и магнитно-резонансных томографий (МРТ). Когда мы в Москве говорим, что доктор назначил КТ или МРТ и оно будет сделано минуя четыре-пять дней, потому что нет спешки и можно распределить больных так, чтобы было удобно всем, это истина. У меня есть приятель в Лос-Анджелесе, у которого проблема с коленом. Он состоятельный человек с хорошей страховкой, но ему приходится ожидать приема ортопеда три недели, еще три недели — КТ или МРТ.
— Как сейчас в Москве работает система реабилитации после травм?
— Как у нас ранее было? Пациент лежал в отделении, допустим, 14 дней до снятия швов. Если честно, с третьего дня ему хирург не нужен был. А хирургу приходилось обучать больного ходить, заниматься с ним лечебной физкультурой, вместо того чтобы ходить в операционную.
Теперь мы делаем по-другому. Больных прооперировали, на четвертый-пятый день их переводят в отделение реабилитации, где они проводят все те же 14 дней после операции. Но эти две недели ими занимаются специалисты по лечебной физкультуре, массажисты, физиотерапевты. И в результате в травматолого-ортопедическом отделении больные находятся не 14 дней, а пять. Это значит, что мы можем в три раза больше операций провести.
— Город предлагает мониторить нагрузку врачей, чтобы освободить их от хронических переработок. Что, на ваш взгляд, можно сделать, чтобы у доктора не было избыточной нагрузки?
— Можно сделать так, чтобы у врача была рациональная нагрузка. Каждый должен заниматься своим делом: хирург — оперировать, а реабилитолог — реабилитировать. Когда будет создана логистика управления и оснащения, тогда врачам будет легче.
Формирование госпитальных информационных систем сильно разгрузит нас. Сейчас город развивает систему информатизации здравоохранения. И когда появится городская база всех радиографических снимков, к которой можно обратиться за две минуты, а не нестись в офис организационно-методического отдела включать негатоскоп, конечно, доктору будет легче. Такая система создается.
Зарплаты выросли не всего-навсего у врачей, но и у медсестер
Более рациональная система управления подразумевает и высокую зарплату. А московские зарплаты реально начали расти. И сегодня они совсем не сравнимы с зарплатами не только региональных, но и федеральных учреждений. Часть докторов у нас получают зарплату из системы ВМП (высокотехнологичная медицинская поддержка. — Прим. mos.ru), часть — за счет тех пациентов, которые обращаются за платными услугами. Причем зарплаты выросли не всего у врачей, они и у медсестер увеличиваются. Зарплата операционных сестер приближается к 60–70 тысячам рублей в месяц. Потому все очень неплохо, с моей точки зрения.
У нас доктора не уходят почти. Травматологи, ортопеды — чрезвычайно востребованные специалисты. Люди месяцами, порой годами ищут места. Я много видел хирургов, которые пришли в травматологию, но не видел ни одного травматолога, который бы ушел из травматологии-ортопедии в хирургию.
— Столичные доктора уже получают новый статус «московский доктор». Но далеко не все могут пройти экзаменационные испытания. Можно ли сделать их проще?
— Когда мы запустили первый этап проверки — тестирование, примерно из 200 человек, которые участвовали, миновать его не смогли 140. У нас отличные, замечательные врачи. Но для получения звания «Московский доктор» была задана очень высокая планка. И когда зашел беседа, что, может, стоит ее снизить, все, кто имел отношение к этой работе, сообщили: «Нет, планка должна быть высокой».
Московский доктор должен знать, как устроена система здравоохранения в целом
Московский доктор должен знать, есть ли у его пациента еще какие-то другие заболевания, понимать, как разрешить проблему с этим заболеванием совместно с иным специалистом. Обязан уметь общаться и находить доступ к мозгу и сердцу всех жителей мегаполиса.
Он должен понимать, как устроена система московского здравоохранения в целом, а не сообщать: «Я вас направил к специалисту, и пусть он с вами разбирается». Он должен это знать, чтобы произнести пациенту: «Вы знаете, я советую пойти вот таким-то путем, обратиться в такое-то лечебное учреждение» и так дальше.
Тестирование — это только первый этап. Потом врачи сдавали практическую часть, то есть им надо было на муляжах показать, как верно выполнять то или иное действие или операцию по своей специальности. Потом — собеседование. Все этапы прошли 17 процентов врачей.
— Клинической базой кафедры совокупной и специализированной хирургии факультета фундаментальной медицины МГУ имени М.В. Ломоносова, которой вы заведуете, являются в том числе и отделения больницы № 29 имени Н.Э. Баумана. В ней создают неформальный центр хирургии верхней конечности. Почему он появляется собственно в этом учреждении?
— Нельзя быть хорошим доктором во всем. Есть операции, к которым у тебя большая расположение. Например, мы выяснили, что в больнице имени С.С. Юдина есть люди, которые блестяще проводят сложные операции на стопах. Нельзя все больницы сделать ориентированными на стопу, но почему бы не сделать такую, которая стала бы экспертной?
То есть мы не станем для каждой из больниц покупать дорогостоящее оборудование, которое будет использоваться раз в году. Мы лучше соберем больных там, где есть хорошо наученные врачи-эксперты, доктора, правильное оснащение, и все это будет высококлассным. Неформальный центр стопы в больнице имени С.С. Юдина, куда мы направляем наиболее сложных больных, проводит 400 высокотехнологичных операций в год всего лишь на стопе.
Вот такой же центр хирургии верхней конечности мы создаем в больнице № 29 имени Н.Э. Баумана. В этой больнице есть отделение хирургии кисти. Пускай здесь врачи занимаются повреждениями и заболеваниями этой относительно небольшой области, но они будут в этом лучшими.
А рядом расположенное травматолого-ортопедическое отделение будет заниматься предплечьем, плечом, локтем. В центре будут применяться все самые современные технологии — от артроскопии и эндопротезирования до микрохирургии. А если поступит нездоровый с каким-либо осложнением, помощь ему можно будет оказать в отделении гнойной хирургии, имеющем специализированный эксперимент работы именно с верхней конечностью.
В нашей профессии я почти не знаю операций, которые мы не могли бы сделать
— Смогут ли в ГКБ № 29 выполнять операции, которые ранее делали только за границей?
— В нашей профессии я почти не знаю операций, которые в Москве не могли бы сделать. Мы можем все на сегодняшний день. А количество ревизий, которые мы сейчас выполняем после зарубежных операций, невообразимо. Я несколько дней назад смотрел девочку из одной очень известной сборной, которая оперировалась два месяца назад в Германии, а сейчас мы ее лечим. Я оперировал игрока из «Зенита» три месяца назад, который за месяц до этого был прооперирован в Финляндии, но все развалилось. Мы все переделали, и он уже начал тренироваться.
— Новое оборудование, которое получит больница, позволит сократить сроки пребывания в больнице?
— Безусловно, эти сроки сокращают новые технологии. Кто сейчас будет оперировать коленный сустав без артроскопии? Сейчас уже существуют комплексы для артроскопии и лучезапястного, и плечевого, и локтевого суставов. Кто 10 лет назад думал, что перелом лучевой кости в типичном месте нужно оперировать? Классическая схема — это 8–10 недель в гипсовой повязке, после реабилитация. А мы сейчас такие переломы оперируем. Например, мой приятель получил перелом дистального метаэпифиза лучевой кости. Мы его прооперировали, и он сам стал проводить операции уже на шестой день после нашего вмешательства.
Никто не хочет долго лежать в больнице, потому в московских клиниках созданы стационары кратковременного пребывания, чтобы пациент мог состоять в больнице буквально один день.
История больницы № 29 имени Н.Э. Баумана началась в 1864 году с небольшой общины сестер милосердия. Сегодня это современная многопрофильная высокотехнологичная клиника, где в год лечат больше 30 тысяч пациентов
— У вас есть несколько патентов на изобретения. Что это за работы?
— Их, по-моему, 11. Я горжусь тем, что моя первая печатная работа была авторским свидетельством. То есть я не статью успел написать, а получил авторское подтверждение на способ диагностики забрюшинной гематомы у больных с переломами таза, основанный на степени смещения мочевого пузыря.
Авторское подтверждение, скорее, тешит сердце: ты был в чем-то первым. В медицине понятия «роялти» нет. И это хорошо, потому что, если некто за знание должен будет заплатить, то с целью экономии средств он может этой новацией не воспользоваться.
— Вы доктор в пятом поколении, профессор и хирург — в четвертом. Вы сразу решили ходить в эту профессию?
— Я оканчивал химико-математическую школу, поэтому у меня были какие-то сомнения, но довольно скоро они развеялись.
— Почему именно травматология?
— С одной стороны, если направляться почти официальной версии, мой дед (профессор Яков Григорьевич Дубров. — Прим. mos.ru.) — один из создателей этой специальности, папа (профессор Эрик Яковлевич Дубров. — Прим. mos.ru.) докторскую защищал как травматолог-ортопед. С иной стороны, темперамент. Я всю жизнь шутил: сделав операцию на органах брюшной полости, после всю жизнь можете мучиться неизвестностью: чем все это закончится. А здесь все проще: ты сшил сухожилия и видишь, что пациент на следующий день после операции может двигать пальцем.
Но это шутки, а на самом деле в этой работе много разнообразия. Я всю жизнь интересовался сочетанной травмой. И травмы, и пациенты разные. Нам удалось выстроить систему помощи больным, которые одновременно нуждаются в знаниях нейрохирургов, хирургов, травматологов-ортопедов, терапевтов. И нередко травматолог-ортопед должен стоять во главе этой команды.
Источник: Правительство Москвы
